(no subject)

shaltay выкладывала не так давно отрывки из автобиографии Полины Осетинской.
О том, как отец растил из нее вундеркинда и чуть ли не сверхчеловека.

Ну вот например (и соседние посты):
http://shaltay.livejournal.com/619565.html

... стихи Северянина, Ахматовой, Рождественского лежали вперемежку с нотами, которые я должна была в течение дня проиграть. Ежедневно полагалось выучивать несколько стихотворений, сочинять один романс и песню без слов. Этот тренинг мне очень пригодился, развив способность к быстрому запоминанию, особенно когда надо в кратчайшие сроки выучить любое произведение.

…Рядом со студией располагалась гостиница для киношников, где мы довольно часто живали, а за ней стадион, на котором в тридцатиградусную жару я отрабатывала стайерские дистанции и спринтерские стометровки. На стометровках я набирала двенадцать с половиной секунд. Вообще, спорт был для меня самым обманным видом деятельности, наглядным пособием по несправедливости. Начиналось все так: отец говорил – пробежишь пять километров - и домой. После того, как я честно выполняла задание: а теперь пятнадцать стометровок, и можешь идти. Дальше – больше. «Сделаешь шестьдесят приседаний, и все». После шестидесяти приседаний надо было сделать восемьдесят. После восьмидесяти – сто. А потом подняться на десятый этаж пешком. От обиды внутренности плавились и извергались лавиной задушенных слез.

…Разъезды становились все более продолжительными. Филармонические залы осторожничали, страсть к сенсации перевешивала не у всех, кроме того, я еще не была тарифицирована Министерством культуры как культурный работник, что осложняло бумажную часть, посему значительная часть кон3ертов проходила в музыкальных школах и училищах. В среднем зал вмещал пятьсот человек, с каждого брали по рублю. Иногда я давала три-четыре концерта в день, переезжая из одной школы в другую. Настоящий чес! Итого набегала в иной день от пятисот до двух тысяч рублей, что в середине восьмидесятых были огромные деньги (средняя месячная зарплата составляла 150 рублей).

…Мне не дозволялось быть или казаться несчастливой. Это была какая-то уж совсем мудреная схема, по которой я обязана была ежесекундно испытывать и излучать счастье. Я научилась этому обратному аутотренингу, и никто никогда не видел меня неулыбчивой, грустной. Никому не приходило в голову, что находится за фасадом.

Это девяти-десятилетний ребенок.
Она осталась пианисткой после этого.

И вот тут вещь, которую я не понимаю совсем:
Как это должно быть - заново научиться играть (ей пришлось переучиваться в тринадцать, отец был никудышным преподавателем), заново открыть для себя музыку и сделать из самого страшного, что с тобой было, из того, что тебя почти разрушило - опору.
Проваливаться в воспоминания, старые привычки, искать в темноте выход.

Причем, я не уверена, что, бросив музыку, она бы не рассыпалась совсем.

продолжая предыдущий пост

Вообще очень этот тип историй люблю - то, как можно сделать из того, что тебя убивало, что-то, с чем ты счастлив жить.
Робертсон Дэвис недавно прочитанный тоже немного про это.

(no subject)

I cried when the moon was murmuring to the birds:
„Let peewit call and curlew cry where they will,
I long for your merry and tender and pitiful words,
For the roads are unending, and there is no place to my mind.“
The honey-pale moon lay low on the sleepy hill,
And I fell asleep upon lonely Echtge of streams.
No boughs have withered because of the wintry wind;
The boughs have withered because I have told them my dreams.

Алтай

timray